Необъявленная война за будущее Америки идёт не на улицах, а в бюджетных таблицах. Долговая воронка затягивает страну с каждым процентом, а политический театр в Вашингтоне превращает казначейские бумаги в разменную монету борьбы за власть.
Каждый раз, когда Министерство финансов США (Treasury) приближается к очередной границе заимствований, в медиа вспыхивает ярко‑красная кнопка «Дефолт уже завтра!». В 2023 мы уже видели остросюжетный сериал: затяжные переговоры, угрозы по гособлигациям и, наконец, компромиссный Fiscal Responsibility Act, который приостановил действие лимита лишь до 1 января 2025 года. С 2 января потолок вновь заработал — ровно на отметке общего долга на тот день, то есть $36,1 трлн.
К середине июня госдолг успел подрасти ещё на сотни миллиардов: официальный счётчик Debt to the Penny показывает $36,21 трлн. Если смотреть только на рыночную часть («debt held by the public»), показатель держится вблизи $26 трлн, а отношение к ВВП уже перевалило за 130 %.
Debt held by the public — это часть государственного долга США, которая принадлежит инвесторам вне правительства: частным лицам, компаниям, фондам, иностранным государствам и Федеральной резервной системе. Это деньги, которые правительство заняло у рынка для финансирования своих расходов.
Чтобы понять, почему сегодня каждая сотня миллиардов «закрывает» потолок всего на пару недель, надо отмотать плёнку назад:
1981‑1988: «Рейганомика» — масштабное снижение налогов плюс гонка вооружений (прирост долга на $1,7 трлн).
2001‑2011: две фазы налоговых льгот Буша‑младшего и войны в Ираке/Афганистане (рост ≈ $5‑6 трлн).
2008‑2009: ипотечный кризис, спасение банков и план стимулов ARRA (рост ≈ $2 трлн).
2017‑2019: налоговая реформа TCJA при Трампе (рост на $2,9 трлн).
2020‑2021: четыре пакета антикризисной помощи COVID‑19 (рост более чем на $6 трлн).
2022‑2025: закон IRA, инфраструктура, списания студкредитов (рост ≈$1 трлн).
Каждое из этих решений принималось с разными экономическими целями, но арифметика в итоге складывается в одну траекторию: дефицит превратился из циклического явления в хроническое. В 2024 фискальном году разрыв между доходами и расходами составил $1,8 трлн. (8 % ВВП) — третий результат за всю историю.
Американский Конгресс придумал совокупный лимит заимствований ещё в 1939 году, чтобы не голосовать по каждой серии облигаций. Но начиная с 1980‑х потолок стал ареной партийного шантажа: большинство оппозиции грозит провалить повышение, добиваясь уступок по бюджету.
2011 — первый удар по доверию: S&P снимает рейтинг AAA. Впервые за всю историю США правительство оказалось в шаге от дефолта — республиканцы отказались голосовать за повышение потолка госдолга, требуя масштабного сокращения расходов. Переговоры с администрацией Обамы шли до последнего дня.
Хотя соглашение было достигнуто, ущерб оказался значительным: рейтинговое агентство S&P впервые понизило рейтинг США с высшего уровня AAA до AA+, сославшись на политическую нестабильность и неспособность к долгосрочному фискальному управлению. Это привело к краткосрочному росту доходностей по казначейским бумагам и коррекции фондового рынка, показав, что даже американский госдолг не является абсолютно безопасным активом.
2013 — шатдаун из-за Obamacare и экономические потери. На фоне конфликта по поводу финансирования реформы здравоохранения (Obamacare) федеральное правительство приостановило работу на 16 дней. Большинство государственных учреждений закрылись, а сотни тысяч сотрудников отправились в вынужденный отпуск.
По оценке Минфина и экономистов, шатдаун обошёлся экономике в 0,3 процентного пункта ВВП. Он также ударил по доверию бизнеса и потребителей, усилив опасения, что США могут не выполнить свои долговые обязательства из-за внутриполитических разногласий.
2023 — сделка в последний момент и второе понижение рейтинга. Снова — острые дебаты, снова угроза дефолта, и снова компромисс в последний момент. За несколько дней до исчерпания лимита госдолга Конгресс принял Закон о фискальной ответственности (Fiscal Responsibility Act), замораживающий часть расходов на два года.
Несмотря на это, рейтинговое агентство Fitch снизило рейтинг США до AA+, указав на «постоянные ухудшения фискального управления», политическую поляризацию и рост долговой нагрузки. К этому моменту совокупный долг США уже превысил $31 трлн, а расходы на его обслуживание начали стремительно расти из-за повышения ставок ФРС.
Ещё в 2017 г. правительство тратило на обслуживание долга $263 млрд. В 2024 г. эта строка выросла более чем втрое, до $882 млрд, обогнав оборону и Medicare. При доходности 10‑летних Treasuries в районе 4‑4,3 % каждые 100 базисных пунктов добавляют федеральному бюджету порядка $200 млрд ежегодно.
CBO прогнозирует, что чистые процентные выплаты превысят $1 трлн уже в 2025 финансовом году и достигнут 4 % ВВП к 2034 г. Для долгосрочного горизонта расчёт суровее: без изменения политики долг, удерживаемый публично, взлетит до 116 % ВВП к 2034 г. и продолжит расти.
Самый главный аргумент, почему США якобы не могут «обанкротиться» — всё просто: долг номинирован в собственной валюте, долларе. А Федеральная резервная система (ФРС), как эмитент этой валюты, теоретически может всегда напечатать доллары, чтобы выкупить любые объёмы Treasuries (гособлигаций США). Именно поэтому США — в отличие, скажем, от других стран — не зависят от внешней валютной ликвидности.
Да, это создаёт инфляционные риски, особенно если в дело активно вмешивается монетизация долга. Но сама возможность «всегда расплатиться» в своей валюте остаётся мощным щитом от технического дефолта. Пока доллар остаётся мировой резервной валютой — спрос на Treasuries стабилен. Но этот щит работает только при одном важном условии: доверии к институтам США. А оно, как мы увидим дальше, не бесконечно.
Настоящая угроза — не в нехватке денег, а в неработающем механизме принятия решений. США сталкивались с этим уже не раз, как мы выяснили ранее. Это так называемый «политический дефолт», когда Конгресс не может договориться о повышении потолка госдолга, и страна оказывается на грани невыполнения обязательств по облигациям, не из-за отсутствия денег, а из-за процедурного тупика.
Если это повторится ещё раз — особенно на фоне растущего долга и ускоряющегося роста процентных расходов — мировые инвесторы могут начать закладывать дополнительную премию за политический риск США. Это будет означать рост ставок, ослабление доллара и отток капитала — цепную реакцию, в которой «крах» может стать не спонтанным событием, а затяжной эрозией доверия.
Фундаментальная угроза — когда стоимость обслуживания долга стабильно превышает темпы роста ВВП. Если номинальная ставка по долгу выше темпов роста экономики, то долг начинает расти экспоненциально, даже при умеренном первичном дефиците. США уже подходят к этой черте.
К 2025 году расходы на проценты превысили $1 трлн в год и обогнали военные расходы. А доходности 10-летних Treasuries держатся в диапазоне 4,4–4,7%, в то время как рост номинального ВВП замедляется. Если тренд сохранится, то дефициты будут расти уже из-за самих процентов, втягивая страну в спираль «долг порождает ещё больший долг».
Это не катастрофа одного дня, но это — потеря управляемости. И чем позже система будет сбалансирована — через рост налогов, сокращение расходов или реструктуризацию долга — тем болезненнее будут последствия.
Последний уровень — не дефолт, а функциональный паралич бюджета. Сегодня каждый пятый доллар налоговых поступлений уходит на обслуживание долга, и эта доля продолжает расти. Это и есть эффект crowding-out — когда проценты «выталкивают» другие обязательства: инвестиции в инфраструктуру, науку, образование, оборону.
Финансовое будущее страны проедается в настоящем. Чем больше тратится на прошлое (долг), тем меньше остаётся на будущее (развитие). Это не крах в классическом смысле, но постепенное вымирание потенциала роста. США становятся страной с дорогим долгом и всё меньшими возможностями для стратегических инвестиций.
Япония: госдолг страны превышает 250% ВВП — это вдвое выше американского. Но при этом Токио не сталкивается с проблемами финансирования. Почему? Потому что большая часть долга держится внутри страны: пенсионные фонды, банки, страховые компании и даже Банк Японии сам скупает значительную долю облигаций.
Этот внутренний характер долга означает, что Япония, несмотря на огромные обязательства, не зависит от настроений зарубежных инвесторов, и может управлять кривой доходности через собственный центральный банк. Это не делает её модель идеальной — экономика страдает от стагнации и дефляции — но кризиса ликвидности там нет.
Италия: при гораздо меньшем уровне долга (около 130% ВВП) страна уже сталкивалась с фискальными кризисами и скачками доходностей по облигациям. Причина? Отсутствие контроля над валютой. Италия использует евро, но не управляет печатным станком: он в руках Европейского центрального банка (ЕЦБ).
Это значит, что в случае ухудшения доверия рынков — скажем, из-за политической нестабильности — Италия не может девальвировать валюту или напечатать деньги, чтобы стабилизировать ситуацию. Она зависит от поддержки ЕЦБ, и каждая новая политическая волна — это риск очередного «спасения».
США: Америка находится между этими двумя полюсами. С одной стороны, как Япония, она печатает свою валюту и может вмешиваться через ФРС. С другой — в отличие от Японии — значительная часть её долга размещена за рубежом, и её Treasuries активно держат иностранные инвесторы.
И всё же пока США сохраняют мощные рычаги: доллар остаётся главной резервной валютой мира, а рынок Treasuries — самым ликвидным и глубоким финансовым инструментом, куда бегут инвесторы во времена кризиса. Это фундаментальный актив, который стоит на доверии к американским институтам, юридической стабильности и масштабам экономики.
В XX веке США уже проходили через долговые американские горки — и спускалась с них. После Второй мировой войны госдолг США превышал 119% ВВП, но к 1974 году был снижен до 32%. Это стало возможным благодаря уникальному послевоенному сочетанию: молодой демографии, бурному росту производительности и высокому уровню общественного консенсуса. Сегодня картина совершенно иная.
Стареющее население, политическая поляризация, геополитическая нестабильность и остывающая экономика не оставляют того запаса прочности, который был раньше. Да, печатный станок ФРС и статус доллара как главной резервной валюты мира всё ещё дают США время и манёвры. Классического дефолта — «мы не можем платить» — в ближайшие годы, скорее всего, не будет. Но угроза другая: долговая гравитация начинает медленно, но верно пожирать будущее.
Политические игры вокруг потолка долга превращаются в русскую рулетку, где каждый раунд может стать последним. Главная опасность не в том, что Америка обанкротится — а в том, что она может выгореть изнутри, растеряв способность инвестировать в образование, науку, инфраструктуру и оборону.
И вот теперь фискальный кризис перестаёт быть темой только для скучных отчётов и выходит в заголовки, в буквальном смысле — с кулаками. В апреле 2025 года, в самом сердце Белого дома, произошёл инцидент, который может войти в учебники как символ упадка управляемости. Миллиардер Илон Маск — некогда союзник, теперь критик Трампа — устроил драку с министром финансов Скоттом Бессентом после ссоры о невыполненном обещании сократить дефицит бюджета на $1 трлн. Президент Трамп, узнав об этом, лишь сухо бросил: «Это уже перебор».
Но для Маска это больше, чем личная обида — это крестовый поход против долговой безответственности. Он назвал новый «большой и красивый» законопроект Трампа «отвратительной мерзостью», которая увеличит бюджетный дефицит до $2,5 трлн и «повергнет граждан США в долговое рабство».
Америка сегодня балансирует между двумя мифами: «мы всегда можем напечатать деньги» и «кризис не случится, потому что это Америка». Оба опасны. Первый — потому что рано или поздно печать превращается в инфляцию, отток капитала и потерю доверия. Второй — потому что именно вера в исключительность делает страну уязвимой к ошибке, когда становится слишком поздно что-то менять.
