Через двадцать лет Россия может прийти к модели, когда пенсию, вернее, пособие будут получать только действительно нуждающиеся, которые не могут положиться на семью или накопления. Такую точку зрения в интервью обозревателю «Известий» Анне Калединой аргументировал ректор Российской академии народного хозяйства и государственной службы при президенте РФ (РАНХиГС), эксперт Центра стратегических разработок Владимир Мау.
— Вы участвуете в разработке комплексного плана экономического развития на 2017–2025 годы, который готовится Центром стратегических разработок. Какие предложения выдвигаете?
— Это нормальная экспертная работа, интеллектуальная и интересная. Российская экономика предыдущие почти 15 лет росла быстрее мировой, хотя никто такой задачи не ставил. Это вопрос определенных институциональных реформ, ответственной макроэкономической политики. Ориентир по росту, обозначенный президентом в послании 2016 года, очень точен. При здоровой экономической и политической ситуации российская экономика, скорее всего, будет расти темпами выше среднемировых.
— Даже при условии, что уровень нефтяных цен уже не такой высокий, каким был в «нулевые», когда наша экономика росла быстрее среднемировых темпов?
— Цены на нефть могут быть и препятствием, будучи источником «голландской болезни». Хочу напомнить, что бурный экономический рост в России начался при очень низких ценах на нефть, а торможение экономики началось при очень высоких. При высоких ценах на нефть можно себе позволить не проводить назревших институциональных реформ.
— В чем вы видите драйверы, которые могут обеспечить этот рост?
— Инвестиции, особенно частные инвестиции.
— Не могу не спросить про пенсионную систему. Сейчас много предложений по поводу очередной реформы. Нет ли у вас ощущения, что слишком частые реформы и изменения завели систему в тупик? И что нужно сделать сейчас с пенсионной системой? Например, председатель совета ЦСР Алексей Кудрин последовательно говорит о повышении пенсионного возраста…
— С реформами действительно не стоит частить. Но все-таки надо определиться, чего мы хотим от этой системы. Наверное, прежде всего — чтобы пенсия была достойной, то есть коэффициент замещения был достаточно высоким.
Например, можно поднять пенсионный возраст, сохраняя традиционную пенсионную систему, когда фактически работающие платят за неработающих. Но ведь эта пенсионная система возникла в условиях, когда пенсионный возраст был существенно выше ожидаемой продолжительности жизни. Сейчас ситуация противоположная. Пожалуйста, можно поднять пенсионный возраст до 75–80 лет, и коэффициент замещения будет под 100%. Но, понятно, это нереалистичный вариант.
Есть и другие варианты. Можно увеличить отчисления в пенсионные фонды процентов до 40 — тоже будет высокий коэффициент замещения. Но это или остановит экономику, или выведет значительную ее часть в тень.
Есть еще такой вариант — можно сделать пенсию целевой и прямо сказать, что это возрастное пособие по бедности и инвалидности. Пенсию получает тот, кто заявляет, что ни семья, ни сбережения не позволяют ему жить в старости. Это тоже модель, почему нет? Я почти уверен, что лет через 20 мы к ней придем.
— Разве это правильный путь?
— Я не знаю ни одного человека среднего возраста, не говоря уже о молодежи, который в своей жизненной стратегии рассчитывает жить только (или преимущественно) на государственную пенсию. Наверное, через поколение сложится ситуация, когда пенсия будет возрастным пособием по бедности и инвалидности. То есть она приобретет адресный характер. И на нее можно будет нормально жить. Вообще чем богаче общество, тем меньше люди будут полагаться на государственную пенсию, они будут строить свои личные пенсионные траектории.
— Разве не основная задача пенсии — обеспечить благополучную жизнь людей в старости? Чтобы люди были довольны своим материальным положением.
— То есть имели достаточно средств и доходы, не снижающие уровня жизни при выходе на пенсию. Это зависит от благополучия и богатства всего общества, от уровня производительности труда. Благополучие пенсионера прямо зависит от благополучия в экономике, от эффективности бизнеса. Это общая проблема экономического роста и подъема благосостояния.
— Какие из обсуждаемых сейчас вариантов по пенсионной реформе вы считаете наиболее здравыми и заслуживающими реализации?
— Почти все. Просто они преследуют разные цели. Я считаю наиболее разумными предложения, позволяющие обеспечить достаточно высокий уровень пенсии для людей старшего пенсионного возраста. В этом смысле повышение пенсионного возраста справедливо, потому что оно позволяет сконцентрировать деньги на тех, кому они более всего нужны в настоящее время. Но этим ограничиваться нельзя.
— Нужно ли развивать негосударственное пенсионное обеспечение?
— Есть несколько механизмов обеспечения жизни в старости: государственная пенсия, частные пенсионные сбережения, вложения в недвижимость, вложения в семью, которая тебя не оставит. Каждая стратегия по отдельности является рискованной, но совокупность комбинаций дает определенный эффект.
Необходимо понимать, что нельзя иметь низкие налоги и при этом высокое гарантированное пенсионное обеспечение. Пенсионеры счастливы в Швеции и Норвегии. Введите подоходный налог в 50% и такой же примерно пенсионный возраст, как в этих странах, и пенсия будет высокой. Правда, из Швеции и Норвегии бежит молодежь. Там хорошо жить на пенсии, очень хорошо в детстве: там хорошо быть школьником, получить образование, заработать где-то на стороне, а потом вернуться доживать в Скандинавии. А молодежи там не очень хорошо живется из-за высоких налогов.
Ничего нелогичного в укреплении рубля нет
— Сейчас рубль совершенно нелогично укрепляется, при том, что Центробанк покупает достаточно большой объем валюты для Минфина. Почему так происходит, на ваш взгляд?
— Не вижу ничего нелогичного. Растет доверие к российской экономике. Рубль — это кредитные деньги, а не золотые. Центральный банк показал свою эффективность, правительство показало, что оно эффективно справилось с кризисом. Ничего нелогичного в том, что российская валюта укрепляется, нет.
— Но при этом Центробанк предположил, что процесс укрепления связан с тем, что крупные банки на поступившие средства от приватизации «Роснефти» играют на валютных свопах…
— Но рубль укреплялся и до этого. Вполне возможно, что и банки играют роль.
— Недавно Минпромторг представил опрос предпринимателей, которые считают для себя приемлемый курс — 65 рублей за доллар. Иначе, утверждают они, слишком крепкий рубль ухудшает их конкурентоспособность. Ваше мнение — насколько укрепление рубля мешает росту экономики?
— Я не знаю, что такое «приемлемый курс». У нас доллар был 24 рубля, и экономика росла процентов на 5–6 в год.
— То есть мнение, что крепкий рубль убивает промышленность и мешает зародившемуся процессу импортозамещения, оно искусственное?
— Искусственное, поскольку должна расти производительность труда, а дешевый рубль снижает спрос. Экономика растет не только от защитных мер дешевой валюты, но и от спроса, который выше при более крепком рубле. Влияние валютного курса на рост совершенно неоднозначно. Если вы хотите наращивать инвестиционный спрос, нужен более крепкий рубль.
— И низкая инфляция?
— Конечно, поскольку это означает удешевление кредитных ресурсов.
— Вы считаете, что Центробанк правильно делает, что все силы бросил на инфляцию? И часто получает за это упреки, что зажимает потребительский спрос, усматривая в нем инфляционный риск. В итоге экономика не растет достаточными темпами.
— Разве при высокой инфляции 2015–2016 годов экономика развивалась лучше? Прежде всего важна предсказуемость. Центробанк сказал два года назад, что инфляция к концу 2017 года должна быть 4%, и реализует задачу. И это хорошо.
Что касается потребительского спроса, то его оживление стимулирует производство, но не обязательно трансформируется в высокую инфляцию.
Цель губернаторов — убедить инвесторов вкладываться в свой регион
— Основной темой Российского инвестиционного форума в Сочи-2017 стал новый вектор регионального развития. Где регионы могут взять потенциал для этого развития? И как это отразится на экономике страны в целом?
— Потенциал регионов — это прежде всего их инвестиционный климат. Это способность убедить частный бизнес в целесообразности и эффективности вложений своих средств именно в этот регион. Эту задачу нетрудно понять, но непросто реализовать. Ключевой вопрос сейчас для регионов — это динамика частных инвестиций, в значительной мере они региональные.
Губернаторам необходимо убедить инвесторов, что необходимо вкладывать в их регионы. Эта проблема достаточно четко осознается на федеральном уровне. Поэтому власти уделяют повышенное внимание рейтингу инвестиционной привлекательности регионов. Это видно и по работе нашей академии. В 2016–2017 годах по поручению президента Владимира Путина РАНХиГС совместно с Агентством стратегических инициатив реализует практикоориентированную программу обучения для региональных инвесткоманд — для тех, кто в регионах отвечает за инвестиционный климат. Мы также вовлечены в разработку и самого рейтинга состояния инвестклимата (с этого года станет одним из индикаторов при оценке деятельности губернаторов. — «Известия»). Совместно с АИРР (Ассоциация инновационных регионов России — партнер РАНХиГС. — «Известия») мы готовим два рейтинга: «Рейтинг инновационного развития регионов России» и «Инновационный бизнес в регионах России».
— Для губернаторов это новый вид деятельности. Достаточно им навыков?
— Отвечающие за инвестиционную привлекательность региональные команды, возглавляемые вице-губернаторами, должны пройти курс, на котором преподают практики и профессора лучших бизнес-школ мира. В рамках учебы ведется разработка соответствующих проектов для практического внедрения в регионах. А дальше уже необходим набор конкретных решений по реализации тех проектов, которые готовят во время программы. Мне кажется, если сейчас оценивать эффективность региональных властей, показатель должен быть один — динамика частных инвестиций.
— Есть шанс у региональных властей привлечь деньги инвесторов, если в целом по стране наблюдается инвестиционный спад?
— Сейчас везде низкая инвестиционная активность, во всех развитых странах. Важно отметить, что доля инвестиций в ВВП у нас не ниже, чем в остальных развитых странах. Общая же проблема — сбережения на несколько процентных пунктов ВВП везде превышают инвестиции. В условиях экономического бума, конечно, наблюдается обратная ситуация. Как трансформировать сбережения в инвестиции — это задача, стоящая перед всеми развитыми и ведущими развивающимися экономиками. Проблема заключается в том, что бизнес не очень готов инвестировать из-за общей неопределенности.
— Это следствие кризиса? Кстати, он уже пройден?
— Продолжается глобальный структурный кризис, начавшийся в 2008 году.
— Сама по себе фигура губернатора важна в привлечении инвестиций?
— Губернатор — символ региональной власти. Обеспечивать привлечение инвестиций должен как сам губернатор, так и его команда.
— У каких регионов наибольший потенциал для привлечения инвестиций?
— В моем понимании, любой регион имеет потенциал для роста. Классический пример: кто мог ожидать, что в Калуге будет такая благоприятная почва, учитывая то, что было до этого? Это видение губернатором перспектив, его модель управления. Сейчас в регионе есть свои трудности, но кто мог бы в 2000 году сказать, что Калужская область будет в таком хорошем положении, а Рязанская окажется в таком сложном? Изначально Калужская и Рязанская области были в одинаковом состоянии. В 1992 году риски были и у Татарстана, а сейчас этот регион стабильно находится в лидерах по инвестиционной привлекательности. Это произошло благодаря деятельности как предыдущего руководителя региона, так и нынешнего.
